Потерявшееся поколение

Когда я думаю о том, почему с моим поколением не особо сложилось, и мы вышли в своем большинстве такие бестолковые, я сразу возвращаюсь мыслями в школу. Вот буквально в первый класс. Пожалуй, с этого все и началось, а может и раньше – с детского сада.

Именно в этих учреждениях система начинала лепить из нас одну большую массу говна, пресекая любые попытки стать кем-то отдельным, индивидуальным, стать собой, стать личностью, в конце концов. Именно там нас своим примером учили тому, что, имея минимальную власть, ты просто обязан придавить ею тех, кто слабее, меньше, тише. Именно там нас учили молчать тогда, когда нужно говорить и сидеть тихо, и не высовываться, и не отличаться друг от друга. Для этого ли нас туда сдавали родители?

В детском саду меня заставляли есть. Это было невыносимо. Настолько невыносимо, что спустя 25 лет я продолжаю питаться «ненормальной» едой, от которой любая бабушка сляжет с инсультом. В 5 лет у тебя еще нет достаточно слов, да и смелости, чтобы объяснить суровой воспитательнице, что ты не выпендриваешься, когда говоришь, что не можешь влить в себя какао с пенкой, а тебя натурально тошнит от одного его запаха. В 5 лет ты не умеешь встать из-за стола под этим тяжелым взглядом и уйти в коридорчик, где тебя уже ждет бабушка, укрыться за ней, и пусть они ей объясняют, как ты не ешь, и как они не знают, что с тобой делать, пусть звонят родителям, соседям, бьют в колокола, устраивают суд, жгут костры, пусть делают, что хотят, только дайте мне выйти из-за стола, подальше от тушеной капусты и от ваших увещеваний, я не могу ее съесть потому что не могу, а не потому что я капризная и разбалованная.

Вы должны были научить меня именно этому – вставать из-за ебаного стола, когда мне это жизненно необходимо, а не терпеть, молчать, страдать и всему остальному, бесполезному, что вы там мне рассказывали.

Я пошла в первый класс в 1993 году. Страна уже два года пыталась быть независимой, а мы носили колючую мерзкую школьную форму с фартушками и манжетами, которые нужно было стирать каждый день. Нас было три или четыре первых класса, и на всю эту толпу именно в моем нашлась одна девочка, которая форму не носила. Она ходила в симпатичных сарафанчиках и блузочках, которые ей то ли шили на заказ, то ли привозили из ближнего зарубежья. Официальной версией этого непотребства было отсутствие у родителей возможности купить ребенку форму «как у всех». То ли она была слишком высокая, то ли слишком худая, то ли они охуели, то ли форму вдруг резко перестали продавать, но факт остается фактом – на несколько десятков одинаковых лохов она одна ходила в «нормальном». Пожалуй, я только сейчас могу оценить масштаб этой несправедливости, этой аферы, этой вопиющей насмешки надо мной лично и другими такими же как я.Наверно, это был первый пример «договорняка», который я увидела в своей жизни.

Вы должны были научить меня задавать вопрос себе и вам – почему ей можно, а мне нельзя, и добиваться ответа, а не чесаться в уродском платье, страдая от того, что мы снова забыли постирать манжеты.

В том же первом классе, где-то в его начале, нас должны были торжественно фотографировать. Учительница призвала меня и строго-настрого приказала прийти завтра с бантом на голове, потому что девочки должны быть в бантах, а не вот это вот. У меня не было бантов. Я их не носила. Мне их не завязывали. Мама с трудом собирала мои тонкие печальные волосы в «мальвинку» и цепляла сверху маленькую, но аккуратную заколочку, у меня их было три – две повседневных и одна парадная, с камешком. Моя мама работала каждый день, с утра до вечера, шесть дней в неделю, банты были последним, о чем она могла думать. Впрочем, я и сама к ним не стремилась. Я пришла с этим известием к бабушке и мы с ног сбились, разыскивая по послеобеденному сонному городу ебучий бант, ведь мне ясно дали понять, что без него лучше не являться. Мы его нашли, какой-то нелепый и огромный, и я была как все, торжественная и нарядная.

Я помню то фото, там солнце светит мне прямо в лицо, и я изо всех сил стараюсь надвинуть брови на глаза, чтобы не щуриться и не моргнуть, бант колышется на моей голове, но я не чувствую никакой радости от того, что я как все. Вы должны были научить меня прийти без банта, если я их не ношу и не хочу носить, и остаться самой собой, а не мечтать поскорее вернуться домой и зашвырнуть его подальше, чтобы больше никогда не видеть. Вы должны были научить меня сопротивляться, когда в детсаду, опять-таки для фото (в этот раз индивидуального) на меня нацепили чужой бант, с головы чужой девочки, презрительно качая головой, что мол, как это меня родители в таком виде вообще из дома выпустили. Вы должны были научить ту девочку сказать вслух, что она не хочет делиться своим бантом, а не испуганно следить за тем, чтобы моя голова его не сожрала и не испортила. Вы должны были научить меня чувствовать себя комфортно в своей одежде, в своем теле, в своей голове, а не навязывать мысль о том, что отличаться плохо, смертельно, непоправимо. 

Пока меня в школу водили родители, я опаздывала. Потому что это зависело не от меня. Потому что я не могла научить маму более эффективно распоряжаться своим временем. Потому что я была ребенком, черт меня дери, и я зависела от взрослых так же, как и вы в начальной школе. И я могла только сердито молчать, когда на меня катком наезжали все эти сумасшедшие тетки завучи, вылавливая в школьном вестибюле после звонка на урок. И потом, когда учительница при всем классе отчитывала меня за опоздание. Нахуя вы мне все это говорили, если я никак не могла повлиять на свои опоздания? Почему вы высказывали это не моей маме или бабушке, а мне, той, которая ничего не может вам объяснить, потому что вы меня не научили это делать.

Вы должны были научить меня не бояться быть человеком, и уметь сказать это вслух, а не забивать меня по пояс в землю своими авторитетами, забывая о том, что сталины давно умерли, и за индивидуальность уже не расстреливают. Вы должны были сами перестать нас мучить за проявления этой самой индивидуальности, помочь вытащить ее на белый свет, дать ей удобрений, света и тепла, научить нас говорить, противостоять, смеяться, когда смешно, драться за свои детские права. Вы должны были сделать так, чтобы в попытках что-то доказать вам и самим себе, мы бы писали сочинения и стихи, устраивали бы коллективные дискуссии, а не бегали курить за баню, боясь и одновременно надеясь, что кто-то об этом узнает, и отругает, и будет катастрофа, захватывающее приключение.

Вы должны были научить нас обращаться к прохожему с вопросом о том, как куда-то пройти, если ты не знаешь дорогу. Вы должны были рассказать нам, как платить за квартиру, и почему нужно ходить на выборы, на любые, на все, но ходить и голосовать. Вы должны были научить нас иметь свое мнение и свой взгляд на вещи, искать это в себе, не бояться ошибиться, пробовать быть кем-то. Вы должны были научить девочек, что ухаживать за собой не смертельный грех, а естественный процесс, что если я накрашу ногти или вымою волосы оттеночным шампунем розового цвета, я не стану от этого проституткой, и что взрослая девичья жизнь состоит из очень многих вещей, а не только из абортов, которыми нас пугали чуть ли не с первого класса. Вы должны были научить нас дружить, а не только соревноваться, торгуя на контрольных своей помощью одноклассникам. Нашим родителям было некогда, наши родители выросли в смутное время запретов, они доверили нас вам, маленьких и перепуганных, чтобы вы провели нас через основы этой трудной действительности, в дебри этого печального мира. И что вы сделали? Что вы с нами сделали? Вылепили новые версии себя, наполненные безотчетным страхом быть самим собой? Почему вместо любви вы передали дали нам только страх?

Страх ваш, а не наш, тот, который вы не сумели не только оставить в прошлом, но умудрились наполнить им наше, уже наше будущее. Мы выросли потерянными детьми, которым мир говорил, что уже все можно, а учителя запрещали надевать яркую одежду. Неудивительно, что мы все профукиваем. Печально, но неудивительно.

Добавлено: 2-11-2016, 13:41
0

Похожие публикации


Добавить комментарий

Натисніть на зображення, щоб оновити код, якщо він нерозбірливий

Наверх