Николай Богдан: «Когда увидел на вокзале жену и детей, не верил, что вернулся»

«Работая в Запорожском областном управлении грузового автотранспорта я проходил, что называется, науку в штабе гражданской обороны в области. Окончил  курсы начальников некатегорированных объектов. С одной стороны, теоретически знал, как надо действовать при атомной угрозе. Но когда попал в 30-ти километровую зону, то понял: все совершенно другое. То, чему нас учили, не действовало.

Даже японские дозиметры зашкаливали, не выдерживали, техника клинила. Никто не осознавал в полной мере, что произошло. Когда впервые по телевизору показали г.Чернобыль, поливальные  машины и личный состав милиции и военнослужащих в распираторах,  меня дрожь взяла. Но того, что я там буду и что будет в будущем не представлял,  - вспоминает Николай Николаевич. - Среди гражданского населения, особенно атомщиков, было много добровольцев. А у нас были приказы, которые мы четко выполняли.  Мне, например, сказали: «Ты старший группы. Вот десять человек. На поезд – и поехали». Хотя по состоянию здоровья я не должен был ехать в Чернобыль.

Дислоцировались мы в с. Термаховка, Иванковского района Киевской области.  Там находился отдельный батальон Госавтоинспекции. Позже в  подразделение прибыло пополнение. Среди них был офицер, воевавший в Афганистане Сергей Алексеенко, из Бердянского мотовзвода ДПС  ГАИ. Он мне потом признался: «Лучше бы я еще  раз поехал в Афганистан. Там, если не попало, значит не попало, ты - здоров».

Здесь же только в горле першит, зуммер в голове и воду пьешь-пьешь, а последствия страшные и непредсказуемы. После пребывания там, по ликвидации аварии на ЧАЭС, он тяжело заболел и его бросила жена. Ему не дали связь заболевания  связанную с пребыванием в  Чернобыле. И таких случаев много», -  делится Николай Богдан.

В Запорожье правоохранителей снимали с партучета, личные дела отвозились в Киев.  В командировочных удостоверениях было указано, что направлены в г. Киев.   Странности в документах аукнулись гораздо позже.

«В 1993 г. нам меняли удостоверения на украинские, мне бухгалтер сказала: «Сядешь в тюрьму – примазался  к чернобыльцам». Меня это возмутило. Как так? Я  же там ж был 99 суток, а не один день. Раньше я не обращал внимание на командировочное удостоверение, а после этих слов обратил внимание. Там было написано, что командирован в г. Киев и отметки : прибыл в г.Киев,  убыл из г.Киева, а отметки о том что мы были в 30-ти километровой зоне не было. Была лишь характеристика на каждого, в которой было отмечено, что несли службу в 30-ти километровой зоне. Но на эту запись никто не обращал внимания, хотя на ней было отмечено: «Хранить в личном деле», - рассказывает Николай Николаевич.

«Мы несли службу и в зоне, и за зоной. В частности, на АБК-1 – административно-бытовой комплекс в Припяти, в Чернобыле – для организации движения транспорта, которого было очень много, и, естественно, на постах вокруг  30-километровой зоны. У нас были патрули, но мало. В основном – посты. Задача заключалась в досмотре при выезде и въезде. Нужно  было следить, чтобы ничего не вывозили, т.к. многое пытались украсть.

Судили тогда по военному времени. Был случай: участковый договорился с одним гражданином, у которого жена работала на складе. Они вывозили рабочую одежду, которую выдавали для работ на атомной станции, водонепроницаемые ботинки, аккумуляторные батареи, результат: по 15 лет каждому, – рассказывает Николай Богдан о рабочих буднях. – Был еще случай. Я ездил и проверял посты. На одном из них инспектор как раз досматривал машину. А тут едет ЗИЛ-131, везет кислородные баллоны. Пока инспектор проверял ту машину, думаю, я грузовик пока проверю. Документы проверил, полез наверх, хожу по головкам баллонов, а на руке жезл, который при передвижении касался баллонов и тут слышу, он стукнулся о баллон, но звук другой: в баллоне оказалась водка.

Практически мы каждые 2-3 дня объезжали с проверкой ограждения из проволоки вокруг 30-километровой зоны, и обнаруживали порывы проволоки, и следы  от машин – ЗИЛ-131,  «Урал», трехмостовые. То есть они проламывали заграждения и  ехали через лес. О том, что и как вывозили, можно судить по тому, что некоторые комнаты в жилых домах были абсолютно пустыми. А люди ведь оставляли мебель, когда их эвакуировали. И все это разошлось по Украине. Где-то может до сих пор стоять дефицитный, но фонящий сервант.

Нужно было четко контролировать, как передвигается транспорт. На каждой машине был номер, было расписано, куда и как она едет. Летал дополнительно вертолет. На счет передвижения было очень строго».

По словам Николая Николаевича, много внимания уделялось досугу, ведь нервное напряжение нужно было правильно снимать.

«У нас в подразделении был баян. Как только приехали, я ухватил этот баян и играть. День играю, два играю, а потом один сотрудник батальона, из постоянного состава, который уезжал ненадолго,  подошел ко мне и спрашивает: «А что ж ты баян взял? Его из Припяти привезли». Я забросил этот баян, мы собрали деньги и купили в Иванкове гармошку.

Много у нас было пластинок. Два раза в день крутили художественные фильмы, для первой и второй смен. Рядом был колхозный клуб. Мы оплачивали киномеханику  за работу. Я привозил фильмы из управления кинофикации г. Иванков, выбирая в картотеке лучшие. Были и о войне, были и комедии. Также в подразделении у нас была баня и сауна, где мы выпаривали свои полученные радионуклиды.

В  свободное от службы время мы приводили в порядок памятники солдатам, погибшим во время Великой Отечественной войны, которые находились  в 30-километровой зоне. На могилах погибших воинов убирали сорняки… - рассказывает Николай Николаевич. На вопрос, почему убирали, выпалывали траву, ведь даже сейчас запрещено ходить по высокой траве, он отвечает: - Потому что это священное.  Сейчас я хожу и борюсь, чтобы привели в порядок памятник воинам-автомобилистам на въезде в Запорожье (Николай Богдан – автор эскиза памятника, установленного в 1976-м году – прим. Ред.).  - В 30 километровой  зоне аварии иногда было жутко находится. Потому что вокруг бегали одичавшие кошки и собаки, и взгляд у них был такой вопрошающий: «Что случилось?». Людей нет, все заброшено».

Николай Николаевич вместе с сослуживцами участвовал в строительстве памятника Виктору Кибенку (пожарные расчеты Виктора Кибенка и Владимира Правика были первыми на тушении пожара во время аварии на ЧАЭС – прим. Ред.).

«Во время открытия  местные рассказывали, что отец Виктора Кибенка, майор в отставке, тоже пожарный. Люди говорили, что вот он пристроил сына в тихое место, сутки спит, а трое отдыхает, но получилось совсем иначе. Отмечу,  что офицеры (пожарных расчетов – прим. Ред.) получили Героев Советского Союза, а сержанты – по Ордену Красной звезды посмертно. И вот ощущение от этого неприятное. Ведь героизм проявляли все  вместе и в одинаковой мере».

Радиация на каждого влияла по-разному: кто ничего не чувствовал, кто-то острее реагировал.

«Рядом с нами было озеро Балатон, глубиной 8 метров, ребята ловили рыбу, ели. А меня один раз дежурный угостил яблоком из школьного сада. Я его съел, а через три минуты мне стало плохо: голова ватная. Пошел в санчасть – на неделю я вышел со строя. А когда через неделю меня снова угостили яблоком – и все по новой.

Я понял причину заболевания, хотя  медик предупреждал, что сад проверяли, можно есть.  Но я думаю, все зависит еще  и от организма, в кого слабее, на того быстрее действует радиация.

Одного инспектора через неделю уже отправили в госпиталь, а потом домой. Оказалось заболел Боткина.  Слабые места организма проявлялись как на фотографии, при их проявлении».

К странностям с документами добавлялись и странности, с которым снимались показания с дозиметров, которые у каждого в зоне должны были быть индивидуальными.

«Однажды я получил дозиметры ДКВ-500, они как авторучка,  аптечки. Привез их в расположение. У заместителя командира батальона спрашиваю, как раздавать, ведь они номерные. Мне приказали все сдать на склад.

Первое время  ежедневно выдавали новую одежду. То есть после дежурства в зоне на выезде нас проверял дозиметрист: если звенели, выдавали справку. И потом в соответствии с ней давали новую форму. Потом перестали.  В конце нашего пребывания, унас заменили дозиметриста, который вел учет полученных доз каждым сотрудником.   И когда уезжая мы обратились к нему за справками, он объяснил, что тех регистрационных журналов у него нет».

Ездили правоохранители на расконсервированных автомобилях. Когда 30-километровую зону эвакуировали, техника осталась стоять в гаражах и на складах.

«Во время расконсервации  присутствовал человек из КГБ,  от ГАИ, участковый, ОБЭП, газосварщик и тракторист. Вскрываем гараж – сияет «куколкой» новый автомобиль. А дозиметрист показывает, что она вся звенит. А «рухлядь» проверяем – все в порядке. Нормальные машины выдавали строителям, руководителям, помечали бортовыми номерами, на крышах автомобилей, чтобы ни в право, ни влево от маршрутов не отклонялись», - подчеркивает Николай Николаевич.

В зоне постоянно приходилось быть внимательными и прислушиваться к своим ощущениям. Например, самому Николаю Николаевичу достался «проверенный» автомобиль, но, когда он на нем ездил, постоянно крутило ноги.

«Поехали с заместителем командира в Киев на ней. У меня начало снова крутить ноги.  На обратном пути поменялись с ним местами, отъехали 40 км от Киева, он останавливает машину, жалуясь, что начали и у него крутить ноги. Поехали в Зеленый мыс. Там стояли дозиметристы с хорошим оборудованием. Снова говорят, что все в норме. Устроил разнос старшему лейтенанту. А сзади подошел подполковник: «Младший лейтенант, вы еще не доросли, чтобы старшего лейтенанта ругать». Спросил у своего, проверял ли он на распад. Пришлось им еще раз проверять. И когда уже закончили, вынимают из автомобиля прибор– и вспышка. Обратил на это внимание. Они снова проверили, особенно сидение, а там 20 тыс. единиц распада. Так эта машина и осталась стоять под забором в парке. Никто на нее больше не сел.

А один солдат, из так называемых «партизан», взял на память кусок графита. Вернувшись в подразделение – положил его под подушку и, наверное, забыв о нем лег спать, а утром не проснулся…» - вспоминает Николай Николаевич.

Сталкивались запорожские правоохранители и с несправедливостью.  К  7 ноября  и ко  Дню  милиции, руководством батальона были подготовлены списки на поощрение личного состава и поданы в УВД Киевского горисполкома, но никто ничего не получил.

«Дома – мы чужие, т.к. числились в Киевском УВД, а в Киеве, нам говорят: вы запорожские, житомирские, какие угодные, но не их», – цитирует Николай Богдан.

Тем не менее, скоро запорожцев отправили домой.

«Когда на поезде подъехал к вокзалу г. Запорожья, увидел на перроне вокзала жену и детей, слезы градом покатились, не верил, что вернулся. День дома побыл... Мне казалось, что мозги как холодец на тарелке шатаются. Положили в больницу. Сразу написали «последствия Чернобыля», потом исправили на «последствия травмы». Когда сердце прихватило, сделали ЭКГ, а терапевт даже не описала, в карточку не вклеила. Врачам было приказано не писать, что заболевания связаны с пребыванием в Чернобыле. Позже пришлось обращаться в Центральную военную-врачебную комиссию», – рассказывает Николай Богдан.

«Хочу добрым словом вспомнить человека, с которым лично, к сожалению, не знаком. В 1985-1984-м году сняли с должности главного инженера Запорожской АЭС, отказавшегося  проводить тот же эксперимент, при котором взорвался 4-й энергоблок на ЧАЭС. Мы живы и цела вся наша область благодаря ему. Потому что авария могла произойти у нас, а наш один блок по мощности в 10 раз мощнее чем все четыре блока Чернобыльской АЭС.   Этого главного инженера тогда исключили из партии и уволили с работы. Без права работы в атомной энергетике, а ведь он  нас  тогда  спас всех».