Архиепископ Запорожский и Мелитопольский Лука: Впервые попав в храм на Пасху, я остался в Церкви на всю жизнь
К какому служению изначально готовил себя, как давались непростые решения, как, по воле Божией, сложилась жизнь, какими он нынче живет заботами, чему противостоит и о ком более других радеет, архиепископ Запорожский и Мелитопольский Лука предельно откровенно рассказал порталу «Православие и мир».
Архиепископ Лука (в миру Андрей Вячеславович Коваленко) — епископ Украинской Православной Церкви, управляет Запорожской и Мелитопольской епархией (с 2010 года), председатель Синодального отдела УПЦ МП по делам пастырской опеки казачества Украины и духовно-физического воспитания молодёжи.
Родился 11 июля 1971 года в городе Харцызск Донецкой области тогда еще Украинской ССР. В 1992 году поступил в Донецкий государственный медицинский университет. В 2000 году успешно защитил диссертацию на соискание степени магистра медицины.
В марте 1998 года митрополитом Донецким и Мариупольским Иларионом был рукоположен в сан диакона. В мае 1999 года был рукоположен в сан иерея. С 1998 по 2002 год заочно учился в Киевской духовной семинарии, а с 2002 года также заочно в Киевской духовной академии. 25 декабря 2003 года в Свято-Успенском Святогорском монастыре принял монашество с именем Лука в честь святителя Луки Крымского. 29 апреля 2008 года возведен в сан архиепископа.
23 декабря 2010 года назначен управляющим Запорожской и Мелитопольской епархией. В 2012 году был награжден знаком отличия «За заслуги перед Запорожским краем» III степени, ранее стал лауреатом народного рейтинга «Великие запорожцы».
Хлеб и подснежники
— Владыка, расскажите, пожалуйста, о своем детстве, родителях, чему они вас учили, за что наказывали, каким вы должны были вырасти человеком по их мнению?
— Моя мама, Зоя Федоровна, родилась в 1942 году в Курской области, потом работала простым контролером ОТК на Харцызском машиностроительном заводе. Она без образования, из деревни, на себе прочувствовала пресловутый «закон о трех колосках». Осенью, после сбора урожая, примерно в 46-47-м году, когда страшный голод был, они с сестрой пошли на поле что-то собрать для еды.
Мама рассказывала, что там их застал начальник одного из отделений колхоза. Дети бежали, а он ехал на коне и хлестал их плеткой. Понятно, откуда у людей, которые пережили те времена, трепетное отношение к хлебу. Тогда на уроках истории об этом не принято было говорить. И мама нам с братом об этом не сразу рассказала.
Помню, как меня ругали за плохие оценки, за корявый почерк. Я побеждал в городских предметных олимпиадах, но не ездил на областные из-за плохого почерка. Решаю задачу, и если вижу ошибку, тут же зачеркну, напишу сверху, получалось некрасиво.
К знаниям тянулся всегда. Интересным образом мне помогала мама. Пока она готовит на кухне, радио слушает, а потом интересное мне рассказывает. А я это где-то вспомню на занятиях, расскажу, и там мне хорошую оценку поставят. Мама и сейчас часто об этом вспоминает.
Отца звали Вячеслав Васильевич, он уже умер. Насколько я помню, папа в моей жизни бил меня только один раз. Причем за то, в чем я был не виноват. Я никогда в жизни не курил, в то время как мои друзья, одноклассники курили. Тем не менее, мы ходили собирать «бычки», и я их собирал для друзей. Обнаружив в кармане окурок (а папа не курил), отец мне за это «всыпал»…
Еще как-то ругали, но не били — за то, что сильно переволновались за меня. С приятелями-ровесниками, а нам тогда было лет по 10, мы накануне 8 марта пошли в лес накопать подснежников для мам. Идти было недалеко, километра полтора, но еще лежал снег. Наш путь пролегал через вспаханное на зиму поле, а снег уже немного подтаял, под ногами была такая грязь, что сапоги слетали. И потом: чем копать? Мы же не взяли с собой никакой лопатки. Но нашли электрод, им и руками ковыряли мерзлую землю, чтобы только сделать мамам подарок. Нас тогда искали.
— У Вас в роду были священнослужители?
— Никого. Дедушка мой, мамин папа, был церковным старостой. За это его на 3 года отправили на «строительство социализма» на Донбасс, где шахты открывались. Это было в начале 20-х годов. Но все равно потом у бабушки и дедушки был святой уголок, лампадка горела, рушничок висел. В детстве мне это было интересно, но они очень осторожно рассказывали о вере.
Иногда меня спрашивают: «Как же так — Пасху запрещали праздновать в советское время, а все равно все отмечали?». Помню Светлое Воскресение Христово, когда мне было лет пять или меньше. Мои родители не были верующими, но, тем не менее, на Пасху вели к бабушке, и я уточнял: «Папа, что надо говорить?». А он учил, что надо говорить: «Христос Воскресе!», а бабушка тебе в ответ: «Воистину воскресе!». «А мне за это мороженое будет?»
Родился 11 июля 1971 года в городе Харцызск Донецкой области тогда еще Украинской ССР. В 1992 году поступил в Донецкий государственный медицинский университет. В 2000 году успешно защитил диссертацию на соискание степени магистра медицины.
В марте 1998 года митрополитом Донецким и Мариупольским Иларионом был рукоположен в сан диакона. В мае 1999 года был рукоположен в сан иерея. С 1998 по 2002 год заочно учился в Киевской духовной семинарии, а с 2002 года также заочно в Киевской духовной академии. 25 декабря 2003 года в Свято-Успенском Святогорском монастыре принял монашество с именем Лука в честь святителя Луки Крымского. 29 апреля 2008 года возведен в сан архиепископа.
23 декабря 2010 года назначен управляющим Запорожской и Мелитопольской епархией. В 2012 году был награжден знаком отличия «За заслуги перед Запорожским краем» III степени, ранее стал лауреатом народного рейтинга «Великие запорожцы».
Хлеб и подснежники
— Владыка, расскажите, пожалуйста, о своем детстве, родителях, чему они вас учили, за что наказывали, каким вы должны были вырасти человеком по их мнению?
— Моя мама, Зоя Федоровна, родилась в 1942 году в Курской области, потом работала простым контролером ОТК на Харцызском машиностроительном заводе. Она без образования, из деревни, на себе прочувствовала пресловутый «закон о трех колосках». Осенью, после сбора урожая, примерно в 46-47-м году, когда страшный голод был, они с сестрой пошли на поле что-то собрать для еды.
Мама рассказывала, что там их застал начальник одного из отделений колхоза. Дети бежали, а он ехал на коне и хлестал их плеткой. Понятно, откуда у людей, которые пережили те времена, трепетное отношение к хлебу. Тогда на уроках истории об этом не принято было говорить. И мама нам с братом об этом не сразу рассказала.
Помню, как меня ругали за плохие оценки, за корявый почерк. Я побеждал в городских предметных олимпиадах, но не ездил на областные из-за плохого почерка. Решаю задачу, и если вижу ошибку, тут же зачеркну, напишу сверху, получалось некрасиво.
К знаниям тянулся всегда. Интересным образом мне помогала мама. Пока она готовит на кухне, радио слушает, а потом интересное мне рассказывает. А я это где-то вспомню на занятиях, расскажу, и там мне хорошую оценку поставят. Мама и сейчас часто об этом вспоминает.
Отца звали Вячеслав Васильевич, он уже умер. Насколько я помню, папа в моей жизни бил меня только один раз. Причем за то, в чем я был не виноват. Я никогда в жизни не курил, в то время как мои друзья, одноклассники курили. Тем не менее, мы ходили собирать «бычки», и я их собирал для друзей. Обнаружив в кармане окурок (а папа не курил), отец мне за это «всыпал»…
Еще как-то ругали, но не били — за то, что сильно переволновались за меня. С приятелями-ровесниками, а нам тогда было лет по 10, мы накануне 8 марта пошли в лес накопать подснежников для мам. Идти было недалеко, километра полтора, но еще лежал снег. Наш путь пролегал через вспаханное на зиму поле, а снег уже немного подтаял, под ногами была такая грязь, что сапоги слетали. И потом: чем копать? Мы же не взяли с собой никакой лопатки. Но нашли электрод, им и руками ковыряли мерзлую землю, чтобы только сделать мамам подарок. Нас тогда искали.
— У Вас в роду были священнослужители?
— Никого. Дедушка мой, мамин папа, был церковным старостой. За это его на 3 года отправили на «строительство социализма» на Донбасс, где шахты открывались. Это было в начале 20-х годов. Но все равно потом у бабушки и дедушки был святой уголок, лампадка горела, рушничок висел. В детстве мне это было интересно, но они очень осторожно рассказывали о вере.Иногда меня спрашивают: «Как же так — Пасху запрещали праздновать в советское время, а все равно все отмечали?». Помню Светлое Воскресение Христово, когда мне было лет пять или меньше. Мои родители не были верующими, но, тем не менее, на Пасху вели к бабушке, и я уточнял: «Папа, что надо говорить?». А он учил, что надо говорить: «Христос Воскресе!», а бабушка тебе в ответ: «Воистину воскресе!». «А мне за это мороженое будет?»
Пинцеты, зажим и скальпель были моими самыми любимыми игрушками
Мне часто задают вопрос, почему я решил стать врачом. И я говорю, что в далеком детстве у меня была серьезная операция — убирали последствия родовой травмы. Помню, как мужчина в белом халате мне сказал: «Ты будешь врачом». Не знаю, кто это был, и почему так сказал, и почему я сидел у него на руках. Но эта история мне запомнилась на всю жизнь.
Мой папа был радиолюбителем, у него была антенна, свой позывной, и для того, чтобы подпаивать детали, у него были пинцеты, зажимы, скальпель. Это были мои самые любимые игрушки! Все мои мягкие игрушки — кошечки, собачки — были порезаны.
Ставил на табурет стульчик под лампой — это был мой операционный стол, надевал перчатки тряпочные, не понимал же тогда, почему нужны резиновые, и делал им операции. Я никем иным не хотел быть: ни танкистом, ни летчиком, ни космонавтом, только врачом! Дети играли танками, машинками, мне это и тогда было неинтересно, кстати, у меня до сих пор нет водительских прав.
— А теперь вместо белого халата вы в черном облачении…
— Ну почему же? Я преподаю в мединституте, у меня более 20 лет общего медицинского стажа по трудовой книжке. Я с 9-го класса пошел работать в больницу санитаром.
— Сложно ли было школьнику устроиться в больницу? Договаривались «по блату»?
— Нет, у меня родители совершенно простые люди, и никакого блата никогда не было. Я сам пошел в больницу, за меня родители никогда не ходили, мама вообще не знала дорогу в институт. Пришел на прием к главному врачу, он меня «отфутболил», я еще раз пришел, объяснил. Это был Владимир Павлович Надольский, он более 20 лет был главным врачом больницы. Может быть, просто проверял меня?
В то время, если у тебя есть трудовой стаж, при поступлении добавлялся один или два балла. И когда конкурс 8 человек на место, такой бонус очень ценен. Мне досталось тогда… убирать переход из одного корпуса в другой, фактически, это была общественная курилка. Представляете, после занятий я бежал на работу, убирал эту «курилку». Иногда меня ругали за то, что там было накурено и наплевано. Я оправдывался: «Но я же убирал…». Тем не менее, старшая медсестра очень хорошо ко мне относилась, по-матерински.
Тогда все старшеклассники занимались в УПК — учебно-производственном комбинате. Ребятам предлагали «мужские» специальности столяра, водителя, токаря, а девочкам — учится на швей, медсестер, кулинаров, секретарей. И я, естественно, попросился на «медсестру». Мне отказали: «Это женская специальность». Но я своего добился: ходил в городской отдел народного образования и его начальник мне разрешил заниматься с девчонками. Я был единственным парнем среди девочек.
В хирургическом отделении, где мы проходили практику, работала перевязочная медсестра Елизавета Васильевна, одинокая женщина, прошедшая Великую Отечественную войну. Очень строгая, принципиальная и ответственная. Как-то она мне говорит: «Андрей, пусть девчонки полы моют, утки выносят, приходи ко мне в перевязочную». И она научила меня делать перевязки.
Потом говорит: «А тебе интересно попасть на операцию?». Конечно же, интересно! Вот так я попал в операционную, а потом врачи предложили: «Что ты просто так ходишь? Давай, поможешь нам, станешь на крючки (оттесняющие медицинские инструменты — Авт.)». И я в конце 9-го класса уже стал мыться ассистентом на операцию.
Работа вторым ассистентом, скажем так, самая черная и самая грязная. Потому что нужно так подвернуться под двумя хирургами, чтобы они могли делать свое дело, а я должен развести края раны, сделать достойный доступ для хирурга. Когда мышцы у больного напряжены, недостаточно глубокий наркоз, больной полный — это очень тяжело. Тем не менее, я участвовал в операции, а девчонки мыли полы. И когда после всего этого я первый раз не поступил в институт, это была трагедия. После второй неудачной попытки поступить в институт меня призвали в ряды Советской Армии…— В каком возрасте вы впервые попали в храм? И кто в этом сыграл роль?
— Так как я очень хотел поступить в институт, бабушка, папина мама, предложила сходить в церковь помолиться. Там я впервые познакомился со священником. А фактически для меня знаменательна Пасха 1992-го года, когда я вернулся из армии. Ребята, друзья со двора, предложили погулять, а как раз была суббота накануне Пасхи, потому и пошли в церковь просто ради интереса. Так вот, я пришел на Пасху — и остался в Церкви.
Ребята ушли, конечно, а я впервые остался на богослужение. Мне было очень интересно и как-то легко на душе. А сознательно стал посещать церковь после дня памяти святых жен-мироносиц. Я подошел уже после службы, смотрю, какой-то старичок выходит, кому руку даст поцеловать, кому на голову положит. Когда он ко мне прикоснулся, я испытал такое незабываемое чувство, ради которого стал ходить в церковь, искать этого старичка. Это был владыка Алипий (Погребняк), тогда правящий архиерей Донецкой епархии.
— Было ли вам понятным то, что читает батюшка?
— Я вообще ничего не понимал! Я и слышал-то только «Христос Воскресе!», а даже «Господи, помилуй!» не разумел. Было такое состояние, которое я не могу описать, состояние, которое меня удерживало в этом храме, меня ж дергали за рукав, мол, Андрей, пойдем, ну что тут делать… «Нет, я еще побуду…».
Вспомнил еще историю: в 10-м классе мы с нашим классным руководителем были в Москве на Ваганьковском кладбище. Я в то время был заместителем комсорга школы и вот такую страшную вещь сказал. Мы зашли в храм, я с интересом все рассматривал, испытывая некий трепет, и учительница мне говорит: «Андрей, ты же комсомолец, что тебе тут делать?», а я так еще грозно сказал: «Я должен знать врага в лицо!»
Врачом-окулистом стал не по своей воле
— В моей истории был такой случай, когда я сказал, что никогда не буду врачом-окулистом, а стал им. Это было до специализации, на 4 курсе института. Восемь дней подряд мы изучали глазные болезни, после чего сдавали зачет профессору. Но он уехал в командировку, и зачет принимала доцент, Зоя Филипповна. Я ответил на все ее вопросы достойно. Она мне говорит:
- Я вам ставлю «4»
— За что?
— Я не могу вам поставить «5»
— Почему?
— Пять у нас ставит только профессор.
—Но вы же преподаватель, я вам сдаю зачет
— Нет, не могу
— Посмотрите мою зачетку (я уже тогда был стипендиатом Верховного Совета Украины!), у меня нет ни одной четверки.
Тогда эта стипендия была 40 гривен, и я фактически жил на нее, родители не могли мне помочь материально. Тогда я и сказал: «Вы знаете, я никогда не буду врачом-окулистом!» — потому что я хотел быть хирургом. И она говорит: «Ну, я не знаю, что будет, если профессор узнает» — «Но я же не за деньги, и ответил без ошибок, просто войдите в мое положение».
Она все же поставила «5». Это было в сентябре, а на зимних каникулах я еду к духовнику. Я просил у него совета, кем быть. Я уже думал о монашестве, мне очень нравилась хирургия, и терапия, и патанатомия. Понятное дело, не оттого, что надо вскрывать трупы, а оттого, что фактически патологоанатом «расставлял все точки над і», выстраивал процесс развития смерти, это танатогенез называется. Вот для меня этот процесс был очень интересен и очень важен.
И батюшка мне говорит: «Поезжай и спроси у Алеши». Жил такой в Старом Осколе очень интересный человек. Его в детстве уронила няня и ниже 7-го шейного позвонка у него ничего не работало. Алеша с полугода инвалид, нигде не учился, ручки-ножки скрюченные, он не разговаривает. Как общается с людьми? У меня аж сейчас мурашки идут по коже, как я вспоминаю! По табличке с алфавитом он так водит пальчиком и составляет слова, отвечает. Мы с ним беседовали по фармакологии бронхолитиков. Он пишет стихи! Стиль написания — как у Александра Сергеевича Пушкина.
Я очень волновался, и сопровождавший меня человек говорил ему: «Алеша, вот Андрей, учится в мединституте, думает о монашестве и не знает, какую выбрать специальность. Ему нравится терапия, хирургия и патанатомия. Но с трупами монаху не хорошо заниматься, хирургия тоже — обнаженное тело, это не совсем прилично. Для монастыря было бы очень хорошо терапевт».
Алеша отвечает: «Да, терапевт хорошо, но я бы пошел в окулисты». Я внутренне возмутился. И отец Василий, сопровождавший меня, говорит: «Леша, ну как, это же настолько узкая специальность, какая польза от врача-окулиста в монастыре?». А он повторяет: «Да, терапевт — хорошо, но я бы пошел в окулисты». И отец Василий больше не стал с ним беседовать на эту тему. Я приезжаю к духовнику: «Батюшка, ну как же так?!», — а он мне в ответ: «Я однажды в жизни его не послушал и теперь всю жизнь жалею…».
Тогда духовник предложил мне, помолившись, потянуть жребий. Я кладу под Евангелие две бумажечки: «терапевт» и «окулист», хирургию уже не рассматриваю как вариант. Помолился, почитал Евангелие, Апостол, почитал канон Спасителю, вытягиваю записочку — окулист! Господи, ну не может быть, ну как так? Я еще почитал акафист Спасителю, акафист святому Николаю, вытягиваю второй раз листочек — опять окулист!
Господи, ну не может быть этой специальности, я не хочу быть врачом-окулистом. Я третий раз кладу бумажку под Евангелие, перемешал их несколько раз… И когда уже третий раз молился, до меня дошло: «Безумец, что ты делаешь?». И больше я записки не открывал, остановился на том, что благословили.
Вернувшись от батюшки, я сразу пошел к профессору, заведующему кафедрой глазных болезней, попросился у него заниматься. Он предложил осматривать прооперированных больных по поводу катаракты, поставил задачу прежде освоить определенные навыки, смотреть глазное дно. Когда я первый раз увидел глазное дно, мне стала интересна и эта область медицины. Затем меня опекала в городе Макеевке Нина Тимофеевна Солдатенко — очень интересная личность, профессионал высокого класса и в то же время солдатка такая — и в семье была строгая, и в отделении.
Я вышел в понедельник на работу, а она меня вызывает в пятницу и спрашивает: «Андрей, ты хочешь быть окулистом?» — «Конечно», отвечаю. — «Вот, ты завтра дежуришь». «Так я же работаю только первую неделю, многого еще не знаю?». — «Ты знаешь, как щелевой лампой пользоваться? Знаешь, как соринки из глаза удалять?» — «Вы показывали…».
К сведению, Макеевка — это большой город, несколько сотен тысяч населения — шахты, заводы! «Если кого-то привезут, не знаешь — читай книжку, если что-то серьезное — вызовешь меня». И она меня очень многому научила, со второй недели брала по отделениям консультировать больных, советовала, какие статьи читать, обсуждала их со мной. Для меня это стало хорошей профессиональной школой. Магистерскую диссертацию «Нарушение аккомодации при тупой травме глаза» я защитил, когда уже работал в областной травматологической больнице.
— Попадались тяжелые случаи?
— Всякое было. Помню такой случай (архиепископ, буквально, на пальцах демонстрирует, какую травму получил мужчина): вот орбита, в которой находится глаз, здесь находятся мышцы, четыре прямых, две косых. Здесь же есть пространство, заполненное жировой тканью, сосудами, нерв… На моем дежурстве поступил молодой человек, у которого по нижней стенке орбиты вошло лезвие ножа! Из 25 сантиметров вонзилось 10! И ничего не повредилось: ни сосуды, ни нервы, ни мышцы! Сохранилось стопроцентное зрение. Это очень интересный случай. Ему обработали рану, чтобы не развилось нагноение, и через неделю парень вышел из больницы здоровым.
— Школу вы окончили с медалью?
— Нет, у меня было в аттестате 5 четверок. Но медалистки-одноклассницы списывали у меня. Любимыми предметами были математика, физика, химия, биология. Литературу также любил. У нас была очень хорошая учительница, Нина Николаевна, правда, всего полтора года: 8 класс, это как раз золотой век литературы, и начало 9-го класса. И она нас научила писать сочинения.
Сейчас школьники из Интернета списывают и не думают, у половины класса один и тот же текст. А она нас настолько влюбила в себя и в литературу! Нина Николаевна стала проводить литературные вечера, от нее я впервые узнал о Высоцком, услышал его песни, мы зачитывались «Евгением Онегиным». И когда сейчас говорят, что это — зарубежная литература, мне очень больно, или «Достоевский — это плохо», а надо читать «Гарри Поттера», меня это поражает, это просто дикость! Почему я в восьмом классе это мог понимать, а современные дети не могут? Почему мы их оболваниваем?
А вот языки были для меня проблемой — и русский, и украинский. И в сочинениях содержательная часть у меня всегда хорошей была, а вот орфография страдала. Я и в институт не мог поступить из-за этого — два года я писал сочинения на двойку. В первый раз у меня было 8 ошибок, второй раз — 12. А третий раз я уже поступил на подготовительное отделение, благодаря учебе на котором смог сдать письменные экзамены.
На следующий день после экзаменов вывешивают только двойки, и я после каждого экзамена исправно приходил проверить свою фамилию в списках. И если в предыдущие годы по сочинению вывешивали по несколько страниц, то в этот раз был всего один листочек, в котором моей фамилии не оказалось. Подхожу и уточняю: «А это все двойки?», мне говорят: «Иди отсюда, нет у тебя двойки по сочинению» — меня уже запомнили (улыбается).
— В моей истории был такой случай, когда я сказал, что никогда не буду врачом-окулистом, а стал им. Это было до специализации, на 4 курсе института. Восемь дней подряд мы изучали глазные болезни, после чего сдавали зачет профессору. Но он уехал в командировку, и зачет принимала доцент, Зоя Филипповна. Я ответил на все ее вопросы достойно. Она мне говорит:
- Я вам ставлю «4»
— За что?
— Я не могу вам поставить «5»
— Почему?
— Пять у нас ставит только профессор.
—Но вы же преподаватель, я вам сдаю зачет
— Нет, не могу
— Посмотрите мою зачетку (я уже тогда был стипендиатом Верховного Совета Украины!), у меня нет ни одной четверки.
Тогда эта стипендия была 40 гривен, и я фактически жил на нее, родители не могли мне помочь материально. Тогда я и сказал: «Вы знаете, я никогда не буду врачом-окулистом!» — потому что я хотел быть хирургом. И она говорит: «Ну, я не знаю, что будет, если профессор узнает» — «Но я же не за деньги, и ответил без ошибок, просто войдите в мое положение».Она все же поставила «5». Это было в сентябре, а на зимних каникулах я еду к духовнику. Я просил у него совета, кем быть. Я уже думал о монашестве, мне очень нравилась хирургия, и терапия, и патанатомия. Понятное дело, не оттого, что надо вскрывать трупы, а оттого, что фактически патологоанатом «расставлял все точки над і», выстраивал процесс развития смерти, это танатогенез называется. Вот для меня этот процесс был очень интересен и очень важен.
И батюшка мне говорит: «Поезжай и спроси у Алеши». Жил такой в Старом Осколе очень интересный человек. Его в детстве уронила няня и ниже 7-го шейного позвонка у него ничего не работало. Алеша с полугода инвалид, нигде не учился, ручки-ножки скрюченные, он не разговаривает. Как общается с людьми? У меня аж сейчас мурашки идут по коже, как я вспоминаю! По табличке с алфавитом он так водит пальчиком и составляет слова, отвечает. Мы с ним беседовали по фармакологии бронхолитиков. Он пишет стихи! Стиль написания — как у Александра Сергеевича Пушкина.
Я очень волновался, и сопровождавший меня человек говорил ему: «Алеша, вот Андрей, учится в мединституте, думает о монашестве и не знает, какую выбрать специальность. Ему нравится терапия, хирургия и патанатомия. Но с трупами монаху не хорошо заниматься, хирургия тоже — обнаженное тело, это не совсем прилично. Для монастыря было бы очень хорошо терапевт».
Алеша отвечает: «Да, терапевт хорошо, но я бы пошел в окулисты». Я внутренне возмутился. И отец Василий, сопровождавший меня, говорит: «Леша, ну как, это же настолько узкая специальность, какая польза от врача-окулиста в монастыре?». А он повторяет: «Да, терапевт — хорошо, но я бы пошел в окулисты». И отец Василий больше не стал с ним беседовать на эту тему. Я приезжаю к духовнику: «Батюшка, ну как же так?!», — а он мне в ответ: «Я однажды в жизни его не послушал и теперь всю жизнь жалею…».
Тогда духовник предложил мне, помолившись, потянуть жребий. Я кладу под Евангелие две бумажечки: «терапевт» и «окулист», хирургию уже не рассматриваю как вариант. Помолился, почитал Евангелие, Апостол, почитал канон Спасителю, вытягиваю записочку — окулист! Господи, ну не может быть, ну как так? Я еще почитал акафист Спасителю, акафист святому Николаю, вытягиваю второй раз листочек — опять окулист!
Господи, ну не может быть этой специальности, я не хочу быть врачом-окулистом. Я третий раз кладу бумажку под Евангелие, перемешал их несколько раз… И когда уже третий раз молился, до меня дошло: «Безумец, что ты делаешь?». И больше я записки не открывал, остановился на том, что благословили.
Вернувшись от батюшки, я сразу пошел к профессору, заведующему кафедрой глазных болезней, попросился у него заниматься. Он предложил осматривать прооперированных больных по поводу катаракты, поставил задачу прежде освоить определенные навыки, смотреть глазное дно. Когда я первый раз увидел глазное дно, мне стала интересна и эта область медицины. Затем меня опекала в городе Макеевке Нина Тимофеевна Солдатенко — очень интересная личность, профессионал высокого класса и в то же время солдатка такая — и в семье была строгая, и в отделении.
Я вышел в понедельник на работу, а она меня вызывает в пятницу и спрашивает: «Андрей, ты хочешь быть окулистом?» — «Конечно», отвечаю. — «Вот, ты завтра дежуришь». «Так я же работаю только первую неделю, многого еще не знаю?». — «Ты знаешь, как щелевой лампой пользоваться? Знаешь, как соринки из глаза удалять?» — «Вы показывали…».
К сведению, Макеевка — это большой город, несколько сотен тысяч населения — шахты, заводы! «Если кого-то привезут, не знаешь — читай книжку, если что-то серьезное — вызовешь меня». И она меня очень многому научила, со второй недели брала по отделениям консультировать больных, советовала, какие статьи читать, обсуждала их со мной. Для меня это стало хорошей профессиональной школой. Магистерскую диссертацию «Нарушение аккомодации при тупой травме глаза» я защитил, когда уже работал в областной травматологической больнице.
— Попадались тяжелые случаи?
— Всякое было. Помню такой случай (архиепископ, буквально, на пальцах демонстрирует, какую травму получил мужчина): вот орбита, в которой находится глаз, здесь находятся мышцы, четыре прямых, две косых. Здесь же есть пространство, заполненное жировой тканью, сосудами, нерв… На моем дежурстве поступил молодой человек, у которого по нижней стенке орбиты вошло лезвие ножа! Из 25 сантиметров вонзилось 10! И ничего не повредилось: ни сосуды, ни нервы, ни мышцы! Сохранилось стопроцентное зрение. Это очень интересный случай. Ему обработали рану, чтобы не развилось нагноение, и через неделю парень вышел из больницы здоровым.
— Школу вы окончили с медалью?
— Нет, у меня было в аттестате 5 четверок. Но медалистки-одноклассницы списывали у меня. Любимыми предметами были математика, физика, химия, биология. Литературу также любил. У нас была очень хорошая учительница, Нина Николаевна, правда, всего полтора года: 8 класс, это как раз золотой век литературы, и начало 9-го класса. И она нас научила писать сочинения.
Сейчас школьники из Интернета списывают и не думают, у половины класса один и тот же текст. А она нас настолько влюбила в себя и в литературу! Нина Николаевна стала проводить литературные вечера, от нее я впервые узнал о Высоцком, услышал его песни, мы зачитывались «Евгением Онегиным». И когда сейчас говорят, что это — зарубежная литература, мне очень больно, или «Достоевский — это плохо», а надо читать «Гарри Поттера», меня это поражает, это просто дикость! Почему я в восьмом классе это мог понимать, а современные дети не могут? Почему мы их оболваниваем?А вот языки были для меня проблемой — и русский, и украинский. И в сочинениях содержательная часть у меня всегда хорошей была, а вот орфография страдала. Я и в институт не мог поступить из-за этого — два года я писал сочинения на двойку. В первый раз у меня было 8 ошибок, второй раз — 12. А третий раз я уже поступил на подготовительное отделение, благодаря учебе на котором смог сдать письменные экзамены.
На следующий день после экзаменов вывешивают только двойки, и я после каждого экзамена исправно приходил проверить свою фамилию в списках. И если в предыдущие годы по сочинению вывешивали по несколько страниц, то в этот раз был всего один листочек, в котором моей фамилии не оказалось. Подхожу и уточняю: «А это все двойки?», мне говорят: «Иди отсюда, нет у тебя двойки по сочинению» — меня уже запомнили (улыбается).
Сейчас на КПП, где довелось нести караульную службу, построен храм
— Вы были пионером, комсомольцем?
— Был неизменным старостой класса, заместителем комсорга школы, активно участвовал в сборе макулатуры. Мама меня ругала, просила побыть дома, я отвечал: «Если не я, то кто же это сделает?».
— А таких дилемм не было: «по-комсомольски» поступить или «по совести»?
— Я был председателем комиссии по приему в комсомол, в которую входили и комсомольцы, и учителя. И вот, для того, чтобы стать комсомольцем, ученику надо было сначала пройти комиссию, а потом его уже принимал комитет комсомола. И были случаи, когда мне преподаватели говорили: «Андрей, ну он же хорошо учится», а я возражал: «Но он не знает, что такое демократический централизм, он не может быть комсомольцем!». И ребята плакали из-за меня… А сейчас для меня есть каноны Церкви, которые я должен соблюдать.
— Где вы проходили срочную службу, какую роль сыграла армия в вашей жизни, сложно ли было подчиняться приказам?
— Всю жизнь меня сопровождают добрые люди, которые мне помогают просто так, не за что-то. Я это ощутил на себе и в армии. Не поступив в 88-м году в институт, я работал санитаром, в 89-м я опять не поступаю. И тогда мне подсказали поступить на вечернее подготовительное отделение в институт. Днем я работал, вечером ездил из Харцызска в институт в Донецк.
Декан отделения, Николай Иванович Тарапата, нас сразу предупредил, чтобы не попадали ни в какие передряги, так как «без пяти минут студенты». Тогда выпускные экзамены на подготовительном отделении считались вступительными экзаменами в институт. И вдруг мне на работу принесли повестку в военкомат.
Для меня это была трагедия! Я-то думал, что уже в институте, в военкомате мне дали отсрочку до весны, пошли навстречу моему желанию стать врачом. Но тогда не пойти в армию был позор! Не брали только с медицинским кодом «7Б», то есть, с психическими заболеваниями. «У тебя что, «7Б»?
Хоть я и полный был, мы все равно бегали с ребятами, занимались, я замерял тонометром давление до бега, после него, советовал друзьям не курить. Ну, служить — так служить. Я приехал в институт, подошел к старосте, а он мне не сказал, что надо было взять академотпуск! Хорошо, нашелся добрый человек, Александр, который разыскал моих родителей, они от моего имени написали такое заявление и передали в вуз. И я, не потеряв еще один год, после армии вернулся на подготовительное отделение.
Еще когда мы, призывники, ехали в поезде в Киев, меня ребята прозвали «Доктор». Видимо, я выглядел как-то иначе, чем остальные. И если в вагоне парни по двое на нижних полках спали, и даже третьи полки были заняты, то у меня была вторая полка отдельная: «Доктор пусть спит!».
Я попал служить в Мукачево. По всем документам местом службы считалась «рембаза ВВС», но это был центр слежения за космическими объектами. Меня распределили в роту охраны, через день ходил в караул. И я стал нести свое послушание на КПП, открывать-закрывать ворота. Сейчас на этом КПП, где я начинал служить, построен храм.
Два года назад своим близким, батюшкам, я предложил «Поехали, покажу, где я служил». И мы встретили моего командира роты. Говорю: «Вы меня, конечно же, не помните. Тем более, сейчас я с бородой. Коваленко, в 89-м призывался, в 91-м уволился. А он отвечает: «Вы знаете, я вас помню: вы были плотнее всех остальных».
Нас призвали осенью, а в апреле уволился санинструктор, и нужно было выбирать кого-то из военнослужащих на его место. У меня была корочка, что я окончил курсы младших медсестер в УПК, плюс народный университет «Юный медик», где я был победителем.
И был претендент из Узбекистана, парень, у которого был диплом фельдшера. Но начальник, Леонид Иванович Нестеренко, выбрал меня. Мы сейчас с ним перезваниваемся, поддерживаем связь периодически. Так я попал в санчасть и уже увольнялся старшиной. Леонид Иванович был очень строгий человек, настолько любил чистоту, что если идет в лазарет, мы не знали, куда деваться! Проверял, как убрано, за унитазами, за раковинами. Я ему благодарен за то, что научил меня порядку, и все-таки я занимался любимым делом, медициной.
— Неужели не вспомните какой-то интересной армейской истории?
— Была такая. Августовский путч я застал в армии, но мне же никто не сообщал об этом событии. Тут звонят: «Алло, это Квадрат». Елки-палки, что за приколы?! И я говорю: «А это круг!» — «Аааааааааа, — в ответ, — это полковник такой-то! Это из медслужбы армии! Сержант, доложите, сколько у вас личного состава в лазарете!». И тому подобное… Думаю: «Господи! Уже ж дембель фактически, и надо было так вляпаться». Но обошлось.
Еще вспоминается старшина роты, который меня недолюбливал за то, что всем в посылках присылали продукты и сигареты, и этим можно поживиться. А мне родители по моей просьбе присылали только книжки по физике, химии, биологии и медицинские журналы, которые я выписывал.
— А с самодурством, как таковым, не сталкивались?
— В армии, в Мукачево, телевидение ловило каналы Венгрии, Чехии, и после 12-ти ночи там всякие пикантные передачи показывали. Телевизор стоял в ленинской комнате на 3-м этаже, и старослужащие умудрялись как-то подрезать печати, чтобы посмотреть передачи. А на окно, выходящее на плац, выставляли молодого бойца, чтобы упредил обход дежурного по части. Иногда этих ребят забывали «снять с караула», а это тяжело — не поспать ночь. Так вот, меня никогда не поднимали: «Доктор пусть спит».
Я упоминал, что меня начальник медсанчасти приучил к дисциплине. Была одна ситуация, в которой дисциплина, может, спасла мне жизнь. Не знаю, какие могли бы быть последствия. Наша военная часть несла боевое дежурство, охраняла участок космического пространства. И вдруг произошло обесточивание части, радиолокационной системы! Если это длится более 12 минут, часть расформировывается, командира отдают под суд. Это страшное дело! Мы в короткий срок успели переключиться, но, тем не менее, состоялся серьезнейший «разбор полетов», тем более что часть напрямую подчинялась Москве, командованию ПВО.
Выяснили, что, оказывается, крыса перегрызла кабель. Казалось бы, причем здесь я, санинструктор? А притом, что я должен регулярно травить крыс! И все шишки на кого? На санчасть! Не травили крыс! Я говорю: «Позвольте, вот журнал — такого-то числа, два дня назад, я это произвел, хотите, обследуйте все. А какую отраву выдали на складе, я не виноват! Если она ее наелась и не умерла, причем тут я?». И этот заполненный журнал и выполненное задание меня спасли!
— Вы были пионером, комсомольцем?
— Был неизменным старостой класса, заместителем комсорга школы, активно участвовал в сборе макулатуры. Мама меня ругала, просила побыть дома, я отвечал: «Если не я, то кто же это сделает?».
— А таких дилемм не было: «по-комсомольски» поступить или «по совести»?
— Я был председателем комиссии по приему в комсомол, в которую входили и комсомольцы, и учителя. И вот, для того, чтобы стать комсомольцем, ученику надо было сначала пройти комиссию, а потом его уже принимал комитет комсомола. И были случаи, когда мне преподаватели говорили: «Андрей, ну он же хорошо учится», а я возражал: «Но он не знает, что такое демократический централизм, он не может быть комсомольцем!». И ребята плакали из-за меня… А сейчас для меня есть каноны Церкви, которые я должен соблюдать.
— Где вы проходили срочную службу, какую роль сыграла армия в вашей жизни, сложно ли было подчиняться приказам?
— Всю жизнь меня сопровождают добрые люди, которые мне помогают просто так, не за что-то. Я это ощутил на себе и в армии. Не поступив в 88-м году в институт, я работал санитаром, в 89-м я опять не поступаю. И тогда мне подсказали поступить на вечернее подготовительное отделение в институт. Днем я работал, вечером ездил из Харцызска в институт в Донецк.
Декан отделения, Николай Иванович Тарапата, нас сразу предупредил, чтобы не попадали ни в какие передряги, так как «без пяти минут студенты». Тогда выпускные экзамены на подготовительном отделении считались вступительными экзаменами в институт. И вдруг мне на работу принесли повестку в военкомат.
Для меня это была трагедия! Я-то думал, что уже в институте, в военкомате мне дали отсрочку до весны, пошли навстречу моему желанию стать врачом. Но тогда не пойти в армию был позор! Не брали только с медицинским кодом «7Б», то есть, с психическими заболеваниями. «У тебя что, «7Б»?
Хоть я и полный был, мы все равно бегали с ребятами, занимались, я замерял тонометром давление до бега, после него, советовал друзьям не курить. Ну, служить — так служить. Я приехал в институт, подошел к старосте, а он мне не сказал, что надо было взять академотпуск! Хорошо, нашелся добрый человек, Александр, который разыскал моих родителей, они от моего имени написали такое заявление и передали в вуз. И я, не потеряв еще один год, после армии вернулся на подготовительное отделение.
Еще когда мы, призывники, ехали в поезде в Киев, меня ребята прозвали «Доктор». Видимо, я выглядел как-то иначе, чем остальные. И если в вагоне парни по двое на нижних полках спали, и даже третьи полки были заняты, то у меня была вторая полка отдельная: «Доктор пусть спит!».
Я попал служить в Мукачево. По всем документам местом службы считалась «рембаза ВВС», но это был центр слежения за космическими объектами. Меня распределили в роту охраны, через день ходил в караул. И я стал нести свое послушание на КПП, открывать-закрывать ворота. Сейчас на этом КПП, где я начинал служить, построен храм.Два года назад своим близким, батюшкам, я предложил «Поехали, покажу, где я служил». И мы встретили моего командира роты. Говорю: «Вы меня, конечно же, не помните. Тем более, сейчас я с бородой. Коваленко, в 89-м призывался, в 91-м уволился. А он отвечает: «Вы знаете, я вас помню: вы были плотнее всех остальных».
Нас призвали осенью, а в апреле уволился санинструктор, и нужно было выбирать кого-то из военнослужащих на его место. У меня была корочка, что я окончил курсы младших медсестер в УПК, плюс народный университет «Юный медик», где я был победителем.
И был претендент из Узбекистана, парень, у которого был диплом фельдшера. Но начальник, Леонид Иванович Нестеренко, выбрал меня. Мы сейчас с ним перезваниваемся, поддерживаем связь периодически. Так я попал в санчасть и уже увольнялся старшиной. Леонид Иванович был очень строгий человек, настолько любил чистоту, что если идет в лазарет, мы не знали, куда деваться! Проверял, как убрано, за унитазами, за раковинами. Я ему благодарен за то, что научил меня порядку, и все-таки я занимался любимым делом, медициной.
— Неужели не вспомните какой-то интересной армейской истории?
— Была такая. Августовский путч я застал в армии, но мне же никто не сообщал об этом событии. Тут звонят: «Алло, это Квадрат». Елки-палки, что за приколы?! И я говорю: «А это круг!» — «Аааааааааа, — в ответ, — это полковник такой-то! Это из медслужбы армии! Сержант, доложите, сколько у вас личного состава в лазарете!». И тому подобное… Думаю: «Господи! Уже ж дембель фактически, и надо было так вляпаться». Но обошлось.
Еще вспоминается старшина роты, который меня недолюбливал за то, что всем в посылках присылали продукты и сигареты, и этим можно поживиться. А мне родители по моей просьбе присылали только книжки по физике, химии, биологии и медицинские журналы, которые я выписывал.
— А с самодурством, как таковым, не сталкивались?
— В армии, в Мукачево, телевидение ловило каналы Венгрии, Чехии, и после 12-ти ночи там всякие пикантные передачи показывали. Телевизор стоял в ленинской комнате на 3-м этаже, и старослужащие умудрялись как-то подрезать печати, чтобы посмотреть передачи. А на окно, выходящее на плац, выставляли молодого бойца, чтобы упредил обход дежурного по части. Иногда этих ребят забывали «снять с караула», а это тяжело — не поспать ночь. Так вот, меня никогда не поднимали: «Доктор пусть спит».
Я упоминал, что меня начальник медсанчасти приучил к дисциплине. Была одна ситуация, в которой дисциплина, может, спасла мне жизнь. Не знаю, какие могли бы быть последствия. Наша военная часть несла боевое дежурство, охраняла участок космического пространства. И вдруг произошло обесточивание части, радиолокационной системы! Если это длится более 12 минут, часть расформировывается, командира отдают под суд. Это страшное дело! Мы в короткий срок успели переключиться, но, тем не менее, состоялся серьезнейший «разбор полетов», тем более что часть напрямую подчинялась Москве, командованию ПВО.
Выяснили, что, оказывается, крыса перегрызла кабель. Казалось бы, причем здесь я, санинструктор? А притом, что я должен регулярно травить крыс! И все шишки на кого? На санчасть! Не травили крыс! Я говорю: «Позвольте, вот журнал — такого-то числа, два дня назад, я это произвел, хотите, обследуйте все. А какую отраву выдали на складе, я не виноват! Если она ее наелась и не умерла, причем тут я?». И этот заполненный журнал и выполненное задание меня спасли!
Спасти ребенка могла только операция, но после крещения симптомы болезни исчезли
— Полагаю, что на высокого, интересного, умного студента уже тогда девушки заглядывались? Были романы, встречи?
— Да, конечно, была девушка еще в школе. Нас вообще считали братом и сестрой, мы в институт на «Юного медика» всегда вместе ездили. Она медалистка была, «Мисс училища», красивая, акробатка, кандидат в мастера спорта. Но потом она мне в лицо сказала: «Ты слишком полный, я красавица, не будет такого, чтобы я свою красоту тратила на тебя». Слава Богу за все…
Продолжение следует.
(По материалам портала "Православие и мир")
